Неточные совпадения
Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только этот Добчинский куда-нибудь
выйдет из дому, то он там уж и сидит у
жены его, я присягнуть готов…
— Уж будто вы не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят? К муженьку
Сестра гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я не вдруг ответила.
Корчагу подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Но ничего не
вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять,
жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
После обеда он провел полчаса с гостями и, опять с улыбкой пожав руку
жене,
вышел и уехал в совет.
К чаю больших Долли
вышла из своей комнаты. Степан Аркадьич не
выходил. Он, должно быть,
вышел из комнаты
жены задним ходом.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя
жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с
женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская
выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так
вышло. И она — на твоей стороне.
— О чем это? — спросил Степан Аркадьич,
выходя из кабинета и обращаясь к
жене.
Из благословенья образом ничего не
вышло. Степан Аркадьич стал в комически-торжественную позу рядом с
женою; взял образ и, велев Левину кланяться в землю, благословил его с доброю и насмешливою улыбкой и поцеловал его троекратно; то же сделала и Дарья Александровна и тотчас же заспешила ехать и опять запуталась в предначертаниях движения экипажей.
«С
женою забота, с не-женою еще хуже», подумал Яшвин,
выходя из гостиницы.
Левин ничего не ответил.
Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет
жену, но теперь, дав себе отчет в том чувстве, которое он испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не ходила к больному. «За что ей мучаться, как я?» подумал он.
Левин не ответил ему и сам
вышел с
женой.
Он сошел вниз, но не успел еще
выйти из кабинета, как услыхал знакомые шаги
жены, неосторожно быстро идущей к нему.
«Нет, это не может так оставаться», решительно сказал себе Алексей Александрович,
выйдя от
жены.
Первые два дня после отъезда
жены Алексей Александрович принимал просителей, правителя дел, ездил в комитет и
выходил обедать в столовую, как и обыкновенно.
Старый князь после отъезда доктора тоже
вышел из своего кабинета и, подставив свою щеку Долли и поговорив с ней, обратился к
жене...
— Звонят.
Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в доме никого не живет, кроме его
жены, и выгоняет обоих.
Жена скажет: мы с Костей, как ребенка,
выхаживали эту телку.
Когда же встали из-за стола и дамы
вышли, Песцов, не следуя за ними, обратился к Алексею Александровичу и принялся высказывать главную причину неравенства. Неравенство супругов, по его мнению, состояло в том, что неверность
жены и неверность мужа казнятся неравно и законом и общественным мнением.
Улыбаясь и едва удерживая слезы умиления, Левин поцеловал
жену и
вышел из темной комнаты.
Выйдя из тележки и поздоровавшись с братом и Катавасовым, Левин спросил про
жену.
Хотя Алексей Александрович и знал, что он не может иметь на
жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления ничего не
выйдет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые минуты, он и не подумал ни разу о том, чтоб искать руководства в религии, теперь, когда его решение совпадало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение.
Алексей Александрович, просидев полчаса, подошел к
жене и предложил ей ехать вместе домой; но она, не глядя на него, отвечала, что останется ужинать. Алексей Александрович раскланялся и
вышел.
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с
женою там и мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и
вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он себе — Что ж я-то? Или я боюсь или передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она ставит меня в это положение?» сказал он, махнув рукой.
Жена не
выходила из своих комнат, мужа третий день не было дома.
Выйти о
женой и гостями встречать стадо…
Через его любовные преследования она от них
вышла, выгнанная его
женой, Марфой Петровной.
Отец Герасим и
жена его
вышли на крыльцо.
Но Василий Иванович, не оборачиваясь, только рукой махнул и
вышел. Возвратясь в спальню, он застал свою
жену в постели и начал молиться шепотом, чтобы ее не разбудить. Однако она проснулась.
Василий Иванович замахал на
жену обеими руками; она закусила губу, чтобы не заплакать, и
вышла вон.
В 1835 году Николай Петрович
вышел из университета кандидатом, [Кандидат — лицо, сдавшее специальный «кандидатский экзамен» и защитившее специальную письменную работу по окончании университета, первая ученая степень, установленная в 1804 г.] и в том же году генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр, приехал в Петербург с
женою на житье.
Покойного Одинцова она едва выносила (она
вышла за него по расчету, хотя она, вероятно, не согласилась бы сделаться его
женой, если б она не считала его за доброго человека) и получила тайное отвращение ко всем мужчинам, которых представляла себе не иначе как неопрятными, тяжелыми и вялыми, бессильно докучливыми существами.
— Губернатор приказал
выслать Инокова из города, обижен корреспонденцией о лотерее, которую
жена его устроила в пользу погорельцев. Гришу ищут, приходила полиция, требовали, чтоб я сказала, где он. Но — ведь я же не знаю! Не верят.
Он почувствовал это тотчас же, как только
вышел на улицу под руку с
женой, сопровождаемой Брагиным и Кумовым.
— Сколько раз я говорила тебе это, — отозвалась Варвара;
вышло так, как будто она окончила его фразу. Самгин посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но не сказал ничего, отметил только, что
жена пополнела и, должно быть, от этого шея стала короче у нее.
Самгин взглянул на бескровное лицо
жены, поправил ее разбросанные по подушке волосы необыкновенного золотисто-лунного цвета и бесшумно
вышел из спальни.
— Это — не
вышло. У нее, то есть у
жены, оказалось множество родственников, дядья — помещики, братья — чиновники, либералы, но и то потому, что сепаратисты, а я представитель угнетающей народности, так они на меня… как шмели, гудят, гудят! Ну и она тоже. В общем она — славная. Первое время даже грустные письма писала мне в Томск. Все-таки я почти три года жил с ней. Да. Ребят — жалко. У нее — мальчик и девочка, отличнейшие! Мальчугану теперь — пятнадцать, а Юле — уже семнадцать. Они со мной жили дружно…
— Пойдемте чай пить, — предложила
жена. Самгин отказался, не желая встречи с Кутузовым,
вышел на улицу, в сумрачный холод короткого зимнего дня. Раздраженный бесплодным визитом к богатому барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали фонари, как бы догоняя людей.
По ее рассказу
выходило так, что доктор с
женою — люди изломанные, и Клим вспомнил комнату, набитую ненужными вещами.
— Варвара Сергеевна, — назвал он
жену повара, когда она,
выйдя в прихожую, почтительно помогла ему снять пальто.
Фроленков послал к мужикам
жену, а сам встал и,
выходя в соседнюю комнату, позвал...
— Налить вам? — спросила Варвара, и по ласковому тону вопроса Клим понял, что она спрашивает Кумова. Ему захотелось чаю, он
вышел в столовую, Кумов привстал навстречу ему,
жена удивленно спросила...
— Вот как я… попал! — тихонько произнес Кутузов,
выходя из-за портьеры, прищурив правый глаз, потирая ладонью подбородок. — Отказаться — нельзя; назвался груздем — полезай в кузов. Это ведь ваша
жена? — шептал он. — Вот что: я ведь медик не только по паспорту и даже в ссылке немножко практиковал. Мне кажется: у нее пневмония и — крупозная, а это — не шуточка. Понимаете?
Утром, когда Самгин оделся и
вышел в столовую,
жена и Кутузов уже ушли из дома, а вечером Варвара уехала в Петербург — хлопотать по своим издательским делам.
Не дожидаясь, когда встанет
жена, Самгин пошел к дантисту. День был хороший, в небе цвело серебряное солнце, похожее на хризантему; в воздухе играл звон колоколов, из церквей, от поздней обедни,
выходил дородный московский народ.
— Потом, надев просторный сюртук или куртку какую-нибудь, обняв
жену за талью, углубиться с ней в бесконечную, темную аллею; идти тихо, задумчиво, молча или думать вслух, мечтать, считать минуты счастья, как биение пульса; слушать, как сердце бьется и замирает; искать в природе сочувствия… и незаметно
выйти к речке, к полю… Река чуть плещет; колосья волнуются от ветерка, жара… сесть в лодку,
жена правит, едва поднимает весло…
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька
вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и
жена и считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей своих, хотя в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же
вышла. Это была
жена его, и, кажется, по виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже не из дурных, а другая лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в разговор не вступали.
Наконец пора было уходить. Сейоло подал нам руку и ласково кивнул головой. Я взял у него портрет и отдал
жене его, делая ей знак, что оставляю его ей в подарок. Она, по-видимому, была очень довольна, подала мне руку и с улыбкой кивала нам головой. И ему понравилось это. Он, от удовольствия, привстал и захохотал. Мы
вышли и поблагодарили джентльменов.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на
жену и детей, а приказчик
выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
«Good bye!» — прощались мы печально на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все
вышли проводить и взять обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили доктора, верхом, с
женой, и на вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «Нет», — обманул я его, чтоб не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит не веселей нашего «прощай».